Новое: фотогалерея
Стихи:
- «Прозрачен воздух в паутине света…»
- Корявый сонет («По оврагам посохла седая полынь…»)
- За жизнь («Имеем: осень, солнечный денёк…»)
- Рыжая осень («Заполыхало, да без тепла…»)
- «Как зарделись рябины! Конечно, мечтают о дубе…»
- Из поэзии острова Науру («Вот и взгляды косые…»)
- С чужого языка («Переводчики, с похмелья…»)
- «Увы, никогда не бывал я на славном Майдане…»
- Чижик-пыжик («На загадочной Фонтанке…»)
- «Сердиты Вы, звезда моя…»
- Феня, Фенечка и «фенька» («Не пожалев бумаги и чернил…»)
- Рыцарь Вечерней Звезды (сонет мартовского кота) («Несладко, братцы, в марте быть котом…»)
- С арканарского, из Цурэна Справедливого. Два сонета
(«Как лист увядший падает, на душу…») - У.е. и далее («Чалма, лопатой борода…»)
- «О колдунья северного края…»
- Воспоминание Китая(«Бумажный тигр…»)
- Что чем пахнет («К любимой с единственной розой и с водкой…»)
- «Мышонок – мышонок и есть…»
- «Мне приснились чужие стихи…»
- Свидание за горизонтом событий. Автопародия («Место, которого нет…»)
- Варяги во греках («Красногубой вампириной…»)
- «Рукописи не горят без спичек…»
- Колючий сонет («Чего таскаться с лирикой, когда…»)
- Последний «кадр» утреннего сновидения («В память картинка засела…»)
- «Лишь к разрушенью Время держит путь…»
- Майская мелодия. Цикл стихов
- Сушёное солнце. Цикл стихов
- Коридорная коррида. Цикл стихов
- «Светло-руса коса охмурит поэта…»
- «Осень подходит – ветра да дожди…»
- «Непутёвой судьбы гримаса…»
- «Мне к тебе не выйти назад…»
- «Сигарета исходит дымом…»
- «Обломанного когтя отточенный крючок…»
- «О, коляска инвалида…»
- Романс Дон-Жуана к Дон-Кихоту («Вновь напялены ржавые латы…»)
- «Съедены с блюд все лакомства…»
- «Клинок свой верный тщательно протёр…»
- Эпитафия Дон-Жуану («Столько раз, выдумывая любовь…»)
- «Мне приснились чужие стихи…»
- Неправильная касыда о не-величии («Величие льва – не внушительный вид…»)
Проза:
- Три-четыре
- Дозоры здесь не ходят, или Свои волхвы – сколдуемся! (часть первая – полностью)
- Байки гремлинов
- Байка первая. Сказ про то, как Архимед корабль купеческий с мели стащил
- Байка вторая. Сказ про то, как Архимед правителя посрамил
- Байка третья. Сказ про то, как Архимед корабельщиков на веки вечные отблагодетельствовал
- Байка четвёртая. Сказ про то, как Архимед незваным гостям баньку протопил
- Байка крайняя. Сказ про то, как Архимед Сиракузский бессмертие обрёл
Тигра Стихи
Прозрачен воздух в паутине света,
темна в реке спокойная вода…
Подзатянулось нынче бабье лето –
и тем нежданней грянут холода.
И на стекле – узор морозной кистью,
и будет в нём закатный луч играть,
а меж страниц засушенные листья
нам не дадут холодной ночью спать.
А солнце снова полыхнёт мятежно,
и зазвенят, съедая снег, ручьи…
По электронке шлём друг другу нежность
и греем души зябкие свои.
По оврагам посохла седая полынь,
моросящим дождём заштроихован рассвет…
Принимаю с достоинством твёрдое «нет»
от прекрасных принцесс и от мудрых богинь.
От прекрасных и мудрых растяп и разинь
ухожу, усмехаясь, и путаю след.
На ходу сочиняю корявый сонет.
В нём слова – точно камни безводных пустынь.
Вот он – каменный сад, что чудесен, как сон:
изумрудной листве нипочём суховей,
и свисают плоды с узловатых ветвей…
Только роза никак не раскроет бутон,
никогда не чирикнет в траве воробей,
и на бурой скале греет брюхо дракон.
Забот неутомимых мнимый пленный,
И этот мир на трижды трех китах –
Простое уравнение Вселенной…
Имеем: осень, солнечный денёк
плюс энное количество рублишек
российских – их не то, чтобы излишек,
но, в общем-то, хватает на чаёк
кенийский (или всё ж – квазикенийский?);
а пиво с водкой – пусть другие пьют!
И в доме – сор, бардак и неуют,
но честь интеллигенции российской
и вятских марку – держим высоко.
Работа – так уж чтобы без халтуры,
любовь – так уж любовь, не шуры-муры.
Хандра? Ну, а кому сейчас легко…
Меркурий? – пусть он спит себе, Меркурий:
Вселенная вздыхает глубоко…
Заполыхало, да без тепла
цвета червонцев пламя.
Рыжая осень в гости пришла
с золотом и с дождями.
Щедро дары она раздаёт
бархатом да парчою.
Хитростью лисьей стянет своё,
сцапает и чужое.
На серебре обещает пир
да самоцветов горы…
Что ж ты, родная, явилась в мир
в мокрую злую пору?
Как же ты доброй явилась в мир
в экую злую пору?!
Всё говоришь, что злобная ты, –
только вот нежность греет.
Тает ледышка, в сердце – цветы.
Кто ещё так сумеет?
И разогнав полки облаков,
выскоблив небо впросинь,
пару-другую тёплых деньков
дарит рыжая осень.
Как зарделись рябины! Конечно, мечтают о дубе.
А дубок затерялся среди тополиных полков.
Одинокая астра цветёт на заброшенной клумбе,
горделиво поднявшись среди пожилых сорняков.
День теряет минуты. Осеннее солнце стыдливо
луч роняет на землю, закутавшись в драную шаль
облаков, погоняемых ветром. А озимь на нивах
зеленеет вовсю, и – куда подевалась печаль?
Пусть свежо по утрам, да зима наступает не завтра.
С неба – дождик холодный. Но, душу и глаз веселя,
на заброшенной клумбе цветёт одинокая астра –
и не всё ли равно ей, куда повернётся Земля?
что вся русская литература –
православна.
Вот и взгляды косые,
и злой шепоток под закуску,
и считают лучи у звезды на спине…
В православной России
отказано в праве быть русским
литератором – не-православному мне.
Что ж, ребята, – отлично!
Всё вы поняли верно, ребята.
Выдающийся нюх и особый талант…
Да, я – русскоязычный
потомок язычников Вята,
а с другой стороны – так и вовсе мигрант!
Жаль, не знаю ни слова
по-казахски да по-украински.
По-английски – с акцентом да со словарём.
Жаль, не чту Иегову,
и штиблет не рифмую с ботинком,
и пою, как поётся – дикарь дикарём!
И живу, как живётся.
Живуч, словно дикая кошка…
Не безгрешен – под грешной лукавой Луной.
Восходящее Солнце
тепла мне подарит немножко –
островка в океане привет озорной.
Свет погасшей звезды –
он ведь тоже кого-то, да греет…
Без фосфатов – сады не приносят плодов.
След стихами сквозь льды –
может, станет кому-то теплее
в одиночестве наших больших городов.
Я не русский поэт –
не пою православию славу.
Мне бы – милую радовать доброй строкой!
Кто же даст мне ответ:
для чего всё величье державы,
коль духовность в душе, а душевности в ней – никакой?
Но верит в будущие дни
Зелёный огурец.
Переводчики, с похмелья
выпив чашечку сакэ,
чуть перо держа в руке,
заливают зенки зельем.
А издатель, не краснея
(мол, бумага стерпит всё!)
за Бусона и Басё
выдаёт их ахинею.
И читатель, по-японски
поминая чью-то мать,
начинает понимать:
на Востоке – юмор тонкий…
Срывают, уносят подальше весь сор наносной.
Везде помаранч проявляет все новые грани.
Оранжевой осенью в городе пахнет весной.
Оранжевой осенью в мире так пахнет весной!
Увы, никогда не бывал я на славном Майдане;
Крещатик не видел, когда зацветает каштан…
Сижу на Парнасе, грызу апельсин-померанец,
и чую нутром – Фудзияму окутал туман.
Там сакура спит, в сладкой неге весну ожидая;
в оранжевом весь, приближается к храму сэнсэй…
А в скалы прибрежные бьётся волна штормовая –
тайфун надвигается, словно сорвавшись с цепей.
А я на Парнасе сижу, весь такой иностранец…
Родную Ямато вдали то тряхнёт, то зальёт,
а здесь – хорошо… Есть нора, и грызу померанец.
Хотя по секрету скажу: померанец – не мёд.
Дичок-апельсинчик оранжевый, вовсе не мёд.
Всегда по четвергам
Суда уходят в плаванье
К далёким берега…
в известном переводе
На загадочной Фонтанке
я ни разу не бывал;
я не то что крепкой чачи –
и сакэ-то в рот не брал.
Только храбрый чижик-пыжик
в этой призрачной дали
в полдень пушку заряжает
и даёт команду «пли!»
Забава молодецкая –
из пушки в белый свет.
Пугаются воробушки –
вот были, вот их нет!
На площади копеечка
валяется в пыли,
а пушку – заряжают,
и дают команду «пли!»
Что мне город Саутгемптон,
что мне город Ливерпуль?
Ведь на Мойке, ведь на Невке
в феврале настал июль.
Бродят белые медведи
посреди гнилых болот,
и развесистая клюква
расцветает круглый год…
Звон чарочек серебряных
разносится окрест,
и петухи горластые
взлетают на насест.
Бубенчики валдайские
звенят-бубнят вдали,
а пушку – заряжают.
И дают команду «пли!»
Эх, пушка – не игрушка:
стреляет в белый свет,
а попадает в душу.
Ну, чисто пистолет!
Горюет чижик-пыжик:
Ни водки, ни сакэ.
И только ветка сакуры
печально в холодке
цветёт…
И мне, увы, совсем не рады.
А я сквозь битвы и преграды
Две тыщи лет сюда скакал.
Сердиты Вы, звезда моя;
пылают гневом Ваши очи,
расправу скорую пророча
и лютой злобы не тая.
Как Вам идёт багровый цвет,
какой у Вас прекрасный голос!
При чём тут длинный рыжий волос?!
Где – от губной помады след?
А говорили – ColorStay…
Увы, на скалках не фехтую.
Я превращаюсь в отбивную!
И Вам не жаль моих костей?
О, где мой старый верный щит,
мой крепкий панцирь, шлем помятый!
Миледи, это Вы – ухватом
иль коромыслом? Всё, добит.
Нет жив ещё. Миледи, как?!
Где быстрый клык мизерикорда?
И заключительным аккордом –
коленом в зад? Ну, я – в кабак!
Узрею истины я свет
со дна бутылки иль стакана;
и к Вам вернусь я из нирваны
(конечно же, в дымину пьяным!)
лишь через пару тысяч лет…
Слова ложатся ладно и со смыслом,
Поэму сочинил про Сулико,
А повстречалась баба с коромыслом.
Не пожалев бумаги и чернил
и выжав вдохновенье до отказа,
про Фенечку поэму сочинил…
И вот те на – звонок из-за Кавказа:
– Э, дарагой, а как жэ Сулико?
Что, бросил, да?! –
и далее – по фене.
Ну, мне же сочиняется легко,
и я в ответ загнул… Стихотворенье.
Мосты стирая в золотую пыль,
он посулил мне «феньку» в унитазе…
Чудак, кацо! Про главное – забыл:
ведь здесь же для удобства – лишь горбыль!
А не фаянс белей снегов Кавказа.
(сонет мартовского кота)
Несладко, братцы, в марте быть котом:
по лужам – босиком, да шубку – в клочья,
сцепившись в лютом поединке ночью
(а враг – тяжеловесней, и притом
он молод, и одним своим хвостом
любой из наших дам запудрит очи).
А дамы – так прекрасны, и… Короче,
чудесно, братцы, в марте быть котом!
Таинственно горящие глаза,
загадочное «мур-р…» – и сердце в пятки!
И лихо прёшь в атаку без оглядки,
разумно позабыв про тормоза:
шерсть – дыбом, хвост – трубой!
«Ур-р-ра!» – и в бой,
благословлён Вечернею Звездой…
из Цурэна Справедливого
Как лист увядший падает, на душу
свалилась запоздалая любовь.
И вот опять не видно берегов,
и не понять, как выбраться на сушу.
Я ждал тебя, любовь, – неужто струшу?!
Неужто мне не разорвать оков,
неужто снова ускользнёт улов
в ладони потны, жадны, загребущи?
В родной земле поэта не поймут:
там в моде дыба и в почёте кнут;
там мятежа трепещет стяг кровавый.
А у толпы - звериное нутро;
ей подавай клинок, а не перо;
ей подавай хирурга с топором…
Прощайте! Он настал - час вашей славы!
Как лист увядший падает, на душу
свалилась запоздалая любовь
к скандальной славе льнущих хвастунов
из тех, что не умеют прятать уши
ослиные. Уж век бы лучше слушать
змеиный шип и волчий вой врагов,
чем от спесивых важных хомяков –
паучью лесть. И не пускать наружу
желчь чёрную и смертоносный яд.
А впрочем, всё равно не разглядят;
ещё, небось, и примут с восхищеньем…
Им не стихи – клубничку подавай!
Отравлен солью пышный каравай,
и сапогом растоптан лист осенний.
Рассыпался хрустальный сон
Возможности земного счастья.
Уехала ты навсегда.
Чалма, лопатой борода,
кальяна дым – густой и крепкий,
у. е., халаты… Навсегда
забыты вы, цветы сурепки!
На дню пять раз творить намаз
зовут горласто муэдзины…
У. е. и пара чёрных глаз
под паранджой… И комья глины
в руках умелых гончара
становятся горшком, кувшином
и пиалой. Зелёный чай,
такой же, как у. е., зелёный,
среди пустыни раскалённой
в песок прольётся. Невзначай
струна запретная задета.
Послав к шайтану все запреты,
мы сотворяем грешный рай.
Другое небо, звёзды, солнце.
О колдунья северного края,
скольких гордых римлян Вы околдовали!
В сладком рабстве оставаться не желая,
все они в свою Италию удрали.
Но в Италии над ними – то же небо,
те же звёзды и планеты, то же Солнце.
Тень с поклоном поднесёт вина и хлеба,
и к полуночи кувшин покажет донце.
День продлится, как обычно, – бесконечно.
Тени, тени… Хоть одна б душа живая!
Беглецам среди теней искать Вас вечно,
о колдунья северного края…
Я нашла свое лицо
Эпохи Эхнатона
В короне солнца
«Предчувствие Египта»
Бумажный тигр
эпохи Лао Даня
ожившим камнем
тянет свою лапу
к моей душе,
мурявкая сердито,
над чёрною водой
(Жидки чернила!).
В какой земле мои оборванные корни?
и люди подхватят, распахнут одежды.
И тут ты узнаешь, как пахнут надежды
немножко лилово, приятно для нюха.
К любимой с единственной розой и с водкой
придёшь ты, надеждами полный к тому же.
А в нос шибанёт табаком и селёдкой –
увы, это запах ревнивого мужа.
С мороза тобой принесённая роза
куда-нибудь плюхнется белой лягухой.
Вот тут ты учуешь, как пахнет угроза –
о, резко хреново, опасно для уха.
Уйдёшь, проклиная всю эту палитру.
Весь мир почему-то представится косо.
А дома зубами откроешь поллитру
и с горя хлебнёшь до лилового носа.
на выстывшей за ночь плите
аппетитно хрустит в темноте –
уплетает мои сухари.
Кот Василий, проснись, посмотри.
Мышонок – мышонок и есть:
– Ай, страшно! – и в норку скорей.
Рассыпал крупу – нет бы съесть!
Изгрыз с полведра сухарей.
Из дырки таращится в мир –
В кладовку. А полки – пусты…
Ах, масло! И сало! И сыр!
Коты вас сожрали, коты!
Сожрали, и в масленку – пост…
Мышонок совсем ни при чём.
Антенною вытянув хвост,
На полке гремит сухарём.
Мне приснились чужие стихи:
разбудили меня среди ночи
жерновами словес поворочать,
обдирая пуды шелухи.
Лексикона романтики дым;
серый пепел с чужой сигареты,
возле Веги развеянный где-то…
Душу сдавит туманом хмельным,
и опять коридор, и бычки
рассыпаются, как метеоры,
и сегодня мы все – матадоры.
Где же шпага? Подохнешь с тоски:
вновь удача нахальному вору.
Автопародия
серый пепел с чужой сигареты,
возле Веги развеянный где-то…
Место, которого нет.
Время, которое мнимо.
Клином там сходится свет
в пепел с чужих сигарет,
в облако сизого дыма.
Вечность проносится мимо;
в миг – мириадами лет.
Рядом – зануда-поэт.
Сердце без маски и грима.
Скучен невообразимо:
вечно приносит сонет,
но – без цветов и конфет.
Время-то, знаете, мнимо;
денег, естественно, нет.
на планеты Платона
шаровые валькирии
с интервалом в полтона.
Красногубой вампириной
весом этак в полтонны
шаровая валькирия
подхватила Платона
и калёною чайкою
у скалистого Крита
так, случайно-нечаянно
увлекла Демокрита…
Но игольчатой магией
без излишнего шума
их распял на бумаге я
с интервалом в полдюйма.
Рукописи не горят без спичек.
Спички вышли. Где там саламандра,
что в огне гуляет без скафандра,
слизывая мысли без кавычек?
Что, огонь, твоей не слышно песни?
Саламандра смотрит виновато:
рукописи не горят, хоть тресни!
Может, в них водички многовато?
Чего таскаться с лирикой, когда
прекрасное толкуется по Фрейду,
и барабан вполне сойдёт за флейту,
и наглостью берутся города;
когда «Ура!» – за пухлость кошелька,
когда любовь – не чувство, а занятье,
когда для восхищенья и проклятья
одно и то же рвётся с языка?
О времечко змеиных языков,
о аромат словесного навоза!
Так пусть же здесь цветёт собачья роза –
её не убивает дрянь веков.
А лирики находятся всегда,
пока горит известная звезда.
В память картинка засела
острой занозой
(Привидится же спросонок!):
под отцветающей белой
собачьей розой –
мокрый дрожащий котёнок.
Лишь к разрушенью Время держит путь,
шутя хоронит дерзкую мечту.
А мы, надеясь в Вечность прошмыгнуть,
синицу счастья ловим на лету.
Разрушит Время храм, дворец, кабак,
заставит вечно начинать с нуля.
А мы, синицу ухватив в кулак,
высматриваем в небе журавля.
Погасит Время сотни ярких звёзд,
мильон галактик обратит во прах.
А мы жар-птицы яркий ловим хвост,
забыв о той синице, что в руках.
Но что такое Вечность? Звук пустой.
Не властно Время лишь над добротой.
Майский сад вовсю цветёт –
ночь дурманом полнится.
Снова сказка в нас войдёт
дерзкою разбойницей.
Наши планы сокрушит
безо всякой жалости;
будет головы кружить,
подбивать на шалости.
Лишь раздует жар сердец
лепестков метелица.
Где начало, где конец?!
Вспомнишь – не поверится!
Середина июля. Жара… И – метель:
белый пух тополей понесло в Агидель,
белый вихрь – над серебряной Вяткой-рекой,
белым облаком пух – над спокойной Невой…
Зазмеилась позёмка в траве под окном –
белый снег оседает на сердце моём,
растревоженном сердце моём!..
– …Бродишь ночь напролет с гитарою!
«Нынче в полночь – ах! – звездопад…»
– Ну, опять эти песни старые
ночь-полночь под окном звучат!
Песни юности – на два голоса.
Доброй сказкой вспомнится быль…
А в густые мягкие волосы
крепко въелась звёздная пыль.
Локон цвета воронова крыла
обращается в едкий дым:
чувства робкий росток прогорел дотла.
Что ж, Киприда светит другим.
Майский сад процвёл, конечно, зря.
Нет плодов – лишь выжженный пустырь.
Что ж – в монахи? Нет монастыря…
Сам в себя уйду, как в монастырь.
Что ты уставил, не взвидевши света,
зенки в надир,
а затылок – в зенит?
Коль при амурах взаимности нету –
ангел-банкир
твои деньги хранит!
Плеснув кипятку, громыхнула ковшом;
варенье придвинула:
– Пей…
И жаркое солнце за жёлтым холмом
расплавилось в чашке моей.
Хмельной аромат позабытых миров…
Казалось: он временем стёрт,
но – словно опять выжиматель ветров
торопится в северный порт.
Солёная пена с тяжёлой волны;
компас: вместо градуса – румб.
Сушёное солнце далёкой страны
надёжно уложено в трюм…
Позади все моря остались,
и не сняться нам с якорей…
Но упрямо свой алый парус
поднимает на мачту Грэй,
и в пучину летят канаты
под ударами тесаков.
Свежий ветер зовёт куда-то
просолённых морских волков.
Обшить паруса шелками –
нелепейшая причуда!
А Грэй своими руками
творит для любимой чудо.
И внезапно на рейде Лисса
вспыхнут заревом небеса,
и Ассоль вдруг заметит с мыса
ярко-алые паруса…
Капитан говорит:
– Скорее!..
Алой птицей «Секрет» летит.
Ждёт Ассоль капитана Грэя
и в лазурную даль глядит…
Обшить паруса шелками –
бессмысленная причуда.
Эх, нашими бы руками
подобное сделать чудо!
Будешь помнить такое, покуда жив…
Волос высветлит добела,
коль загонит вас шторм в Безумный пролив:
слева – отмель, справа – скала,
а прямо по курсу – рифы видны…
Преисподняя ждёт десант!
И вдобавок – на палубу с высокой волны
заявляется Фрэзи Грант.
Легконогая Фрэзи Грант!..
Пространство разом сходит на нет;
время нас сейчас обождет.
Сбывается худшая из примет
в точности… наоборот!
Сам капитан к штурвалу встаёт;
дрожь уходит из ног.
В узкий фарватер корабль идёт,
как меж рёбер – стальной клинок.
Милосердья крепкий клинок!..
Обходим последний клыкастый риф;
впереди – седой океан…
Вскипает яростью Безумный пролив –
пуст остался его капкан!
Что ж, Фортуна вновь улыбнулась нам…
Бешеный ветер стих;
убегает Фрэзи Грант по волнам,
уводя косаток своих.
Беспощадных косаток своих!..
предложил мне выйти замуж.
Я, наверно, соглашусь.
«Монолог для Ассоль»
Третьи сутки штиль – это слишком!
Может, снять золотые пенки?
Ждёт в конторе меня купчишка;
наготове – шальные деньги.
Не начавшись, кончилось лето;
тает сказка дымком из трубки…
Крепкий шёлк парусов "Секрета"
раскроят на модные юбки.
Лучше б ветром его порвало!
Парус – ал, да кому он нужен?
Ведь Ассоль принца ждать устала,
и Энрике ей станет мужем.
Что ж, я им пожелаю счастья
и…
К чертям всех купцов на свете!
Подтяните покрепче снасти:
он пришел, наконец, – наш ветер!..
Что там, в лоциях, обозначено?
Курс привычен, как день и ночь.
Ставим кливер – за всё уплачено!
Алчный берег отходит прочь.
Огребли свой барыш трактирщики;
свой – банкир получил сполна…
Бакалейщик, портной, чистильщики –
всем монета была дана.
Капитан от конторы – Цезарем;
сходня – мост через Рубикон.
Что нас ждёт впереди – не ведаем…
Знает разве что Посейдон!
Хлопнул кливер – за всё уплачено!
Берег тихо нырнул в туман.
Что ж там, в лоциях, обозначено?
Свежий бриз… И – пустой карман.
Море что-то шепчет печально.
На легенды оно богато.
Полыхнут паруса прощально
и сольются с огнём заката.
Светом – не ветром! – тугие полны Паруса;
не из нактоуза румбы укажет Компас.
Где там семь футов под Киль:
впереди – небеса,
а за Кормой –
Устье Звёздной реки,
что баюкала нас…
…Сушёное солнце далекой страны
надёжно уложено в трюм.
Бог весь, через сколько веков и морей
доставлено в Вятку оно,
остыло в нетронутой чашке твоей,
чаинкой осело на дно.
(Так же, как Вы. И – я.)
Пук волос, да под тряпкой – мешок костей
(Между нами: и страсть-то неведома ей!)
величал госпожой белокурой своей.
(Так же, как Вы. И – я.)
пер. с англ. Р. Щипана
Светло-руса коса охмурит поэта,
не помогут совсем тени на плетень.
Вот – дымится опять Ваша сигарета,
сдвинут набок берет… Мысли – набекрень.
Осень подходит – ветра да дожди…
Лето угасло фиалкой в стакане.
Юность печальной легендою станет,
Шорох опавшей листвы – впереди…
Как ещё что-то там тлеет в груди,
Если, увы, ни копейки в кармане?
Непутёвой судьбы гримаса:
из Приветнинского – привет…
И ехидно Квадрат Пегаса
льёт мне в душу колючий свет.
Мне к тебе не выйти назад –
тупикам нет конца и краю…
В одиночку и наугад
в лабиринте времён блуждаю.
Порвалась давно
наша нить,
и крепки лабиринта сети…
Всё равно
мне чуть легче жить,
потому что ты есть на свете.
Сигарета исходит дымом…
Потуши её, потуши!
Так наивно лжёшь, глядя мимо –
во спасенье моей души?!
Улыбнёшься сейчас устало
и тихонько молвишь:
– Прости…
А душа всё равно пропала –
не пытайся её спасти.
Обломанного когтя отточенный крючок…
Нет, не ищи в душе моей обиду:
там – только лёгкий пепел да гаснущий бычок.
Отправить в урну? Или – на корриду?..
О, коляска инвалида
и в фуражке пятачки.
Коридорная коррида,
сигаретные бычки…
Вновь напялены ржавые латы,
под седлом Россинант у ворот.
Санчо, хитрый, смотался куда-то…
Что, опять за своё, Дон-Кихот?
Зря надеетесь, доблестный рыцарь,
на счастливый судьбы оборот
(Обормот!..):
в жёлтом доме Вам вечно томиться,
Дульсинея Вам роз не пришлёт.
Каменистые наши дороги
всех нас чёрт-те куда заведут…
Во дворцы?! Ха, скорее – в остроги:
эсколь их понатыкано тут.
Хмель любви столь же крепок, сколь сладок,
в тишине предрассветных минут…
Нам достался лишь горький осадок –
нас любимые вовсе не ждут.
Съедены с блюд все лакомства,
чаша почти пуста.
Ломится в душу ласково
мягкая темнота
(А за окном – мурявканье
мартовского кота!).
Горечь глотаю с донышка;
нет больше нежных слов…
Тёмное моё солнышко,
льдистое моё солнышко,
выжги мою любовь!
Клинок свой верный тщательно протёр
и отошёл, достоинства исполнен…
Благодарю тебя, мой матадор!
Ты дал мне смерть в бою, а не на бойне.
Столько раз, выдумывая любовь,
головёшки крал из чужих костров!..
И судьбою жестоко
наказан был:
ненароком
душу свою спалил.
Мне приснились чужие стихи:
разбудили меня среди ночи
жерновами словес поворочать,
обдирая пуды шелухи.
Лексикона романтики дым;
серый пепел с чужой сигареты,
возле Веги развеянный где-то…
Душу сдавит туманом хмельным,
и опять коридор, и бычки
рассыпаются, как метеоры,
и сегодня мы все – матадоры.
Где же шпага? Подохнешь с тоски:
вновь удача нахальному вору.
какие на каждом купце…
«Касыда о величии»
Величие льва – не внушительный вид,
но умение справиться с прайдом:
попробуй поладить со львицей с одной…
А если их пять или шесть?
Величие тигра – не в мощи клыка,
а в том, что волчишки прижаты;
и кто перед ним даже лев-падишах,
которого кормит гарем?
Шакал же, подлец, на величье плевал:
ему бы объедков побольше!
При тиграх и львах прихлебатель-шакал
всегда раздобудет кусок…
К чему о величьи сейчас размышлять?
Величия – не замечают.
Поцарствуй достойно – и в вечность шагни…
Потомки оценят, как жил.
Разработка и дизайн: Шура Олексенко